В 1968 году роман «Преступление и наказание» вернулся в школьную программу. Процитированные выше строки прочитали с разной степенью внимательности десятки миллионов советских, а затем и российских школьников.
Убийца-бунтарь
Вопрос о прототипе Раскольникова по сей день вызывает жаркие дискуссии специалистов. Одним из них, по мнению многих «достоевсковедов», является французский убийца Пьер-Франсуа Ласенер (Ласнер), казнённый в Париже в 1836-м. Фёдор Михайлович был прекрасно знаком с его делом: в феврале 1861 года издаваемый братьями Достоевскими журнал «Время» опубликовал переводную статью о Ласенере с примечанием писателя.
Ласенер молод, он недоучившийся студент из бедной провинциальной семьи, пытается заниматься литературой, крайне честолюбив, большой поклонник Наполеона, безбожник, пишет статьи о тюрьмах и преступниках. Во время судебного процесса и в написанных перед казнью мемуарах он всячески подчёркивал, что убийства совершал не из корысти, а в качестве мести обществу… Во всём этом нетрудно увидеть несомненное сходство с героем романа Достоевского.
И всё-таки считать его единственным прототипом Родиона Романовича Р. вряд ли справедливо: уж больно отличается «почерк».
Двойное убийство
В конце января 1865 года в петербуржской квартире были обнаружены убитыми две пожилые женщины. Из квартиры пропали драгоценности и выигрышный лотерейный билет на общую сумму более 11 тысяч рублей — примерно генеральское жалованье за четыре года. Разумеется, принадлежало это всё не работавшей кухаркой Фоминой и не её приятельнице, зарабатывавшей на жизнь стиркой, а отсутствовавшей, на своё счастье, хозяйке квартиры, зажиточной мещанке Дубровиной.
Предполагаемый убийца
Полиция быстро определила главного подозреваемого: им оказался родственник Дубровиной — Герасим Чистов, молодой человек, работавший приказчиком в лавке. Серьёзные подозрения на него навлекло то, что он за некоторое время перед убийством зачастил в дом, где до этого почти не появлялся, завязал с кухаркой приятельские отношения. В ночь после убийства его видели в крайне возбуждённом состоянии. Заявленное им алиби (он утверждал, что тот злополучный вечер провёл в театре) вызывало сильные сомнения. Окончательно следователи уверились в его виновности после того, как спустя месяц всё украденное было обнаружено закопанным в сугробе рядом с местом работы подозреваемого. Представить себе, что преступник, находись он на свободе (а Чистова арестовали менее чем через сутки после убийства), не перепрятал бы похищенное в более надёжное место, не потратил бы часть денег, было очень трудно…
Впрочем, Чистов твёрдо стоял на своём: не убивал, у Дубровиной в тот вечер не появлялся. Дело передали в суд.
Это был переходный период, последние месяцы дореформенного суда. Судебные уставы уже подписаны и опубликованы, но многие их положения — адвокатура, суд присяжных — начнут действовать только через полгода. Однако судопроизводство уже стало гласным, газеты печатают подробные отчёты. Одним из пионеров этого дела стала не слишком популярная до того газета «Голос», умеренно либеральное издание, редактировавшееся уже упоминавшимся Краевским. За короткое время тираж утроился: читающей публике нравились судебные репортажи.
«Оставить в подозрении»
Дело об убийстве солдатки Фоминой и крестьянки Михайловой рассматривал военный суд. Главный упор обвинение сделало на опровержении алиби подсудимого. Разобрав по минутам маршрут Чистова до театра, прокурор сделал вывод, что он физически не мог успеть увидеть названные им пьесы (в тот вечер давали дивертисмент из нескольких небольших спектаклей); кроме того, он отметил, что предполагаемый убийца — старообрядец, а представители этой конфессии в театры не ходят в принципе. Косвенных улик набралось в избытке, однако прямых не нашлось ни одной: орудие преступления так и не было обнаружено, похищенные ценности связать с Чистовым тоже можно было лишь гипотетически, а его возбуждённое состояние в ту ночь, подтверждённое рядом свидетелей, могло быть вызвано разными причинами, и защитник в своей речи уделил этому моменту немало времени. Особенно он упирал на то, что волнение его подзащитного на допросах — и вовсе естественная реакция честного человека, обвинённого бог знает в чём. В качестве последнего средства убедить подсудимого признаться пригласили священника, но и перед ним Чистов продолжал упорно запираться. Полная противоположность во всём сознавшемуся и подробно описавшему свои действия Раскольникову.
Трудно сказать, как разрешили бы это дело присяжные, слушайся оно через год, когда вступят в действие новые судебные уставы, — в истории пореформенного суда в подобных ситуациях встречались как обвинительные, так и оправдательные вердикты. Но в сентябре 1865-го судьи были связаны правилом, что обвинительный приговор может быть вынесен только при наличии «совершенных» (то есть безупречных) доказательств, и постановили «оставить в подозрении» (формула, которая уйдёт в прошлое вместе с дореформенным судом). Дальнейшая судьба освобождённого из-под стражи Чистова нам неизвестна. Кровавое злодеяние осталось безнаказанным.
Дело Чистова обогатит «Преступление и наказание» многочисленными деталями: тщательная подготовка убийцы, топор, двойное убийство, болезненное, близкое к помешательству состояние преступника после совершённого кровопролития. Да и сама фамилия главного героя — не старообрядчеством ли Чистова навеяна?..
Впрочем, «соединением» в Раскольникове Ласенера и Чистова Достоевский, судя по всему, не ограничился. По меньшей мере ещё одно дело, с подробностями которого тот же «Голос» знакомил читателей в те же самые дни, когда судили молодого старообрядца, могло подарить писателю «красочку». Некий Степанов проник в квартиру чиновницы-вдовы, убил её и напал на случайно зашедшую в гости её родственницу. Она выжила и опознала убийцу. Для нашей темы важно, что Степанов заранее изготовил муляж посылки, благодаря которому и проник в дом; сразу вспоминается изготовленный Раскольниковым фальшивый «заклад», позволивший отвлечь внимание старухи-процентщицы перед убийством…
