вторник, 25 января 2022 г.

Франц Кафка: вечный жених... То, о чем не всегда прочитаешь в биографиях...

 Герман Кафка взял на руки новорожденного сына, завернутого в кружевную пеленку. Младенец разевал беззубый ротик, словно галка. Глаза отца засияли гордостью: "Настоящий галчонок!"

Жена Германа - Юлия, обессиленно приподнялась на кровати и улыбнулась: "Да, он оправдывает и прославит нашу фамилию!"

Франц Кафка родился 3 июля 1883 года в Праге и был первым ребенком в семье. Фамилия "Кафка"в переводе с чешского означает "галка". Двое родившихся после Франца мальчиков умерли, не дожив до трех лет, а когда одна за другой появились три девочки - Элли, Валли и Оттлу, - Франц для отца стал смыслом существования. Он стал мечтой, которую Герман Кафка жаждал воплотить в жизнь любым способом: "Я сделаю из него отличного парня, на которого не стыдно будет оставить фирму!"

Отец занимался торговлей галантерейными товарами. Громогласный и напористый Герман натаскивал мальчишку во всех занятиях, которые любил сам: водил его с собой плавать, ставил в магазине за конторку, учил играть в карты и даже угощал пивом. Он обучал его тонкостям торговли, и учил правильно улыбаться покупателям: искательно и покровительственно одновременно.

Но мальчик рос болезненным, странным, замкнутым и не смог достичь даже минимальных успехов. Тщедушный, прилежный и почти все время молчавший, он казался слабым и податливым... Но только на первый взгляд.

У Франца было все, чего не было у самого Германа: книги, сладости, игрушки, уроки танцев, гимназия и, наконец университет. Герман терпеливо наблюдал, упиваясь собственной родительской снисходительностью, как Франц сначала занялся химией, потом германистикой и, наконец выбрал право. Герман Кафка гордо подкручивал ус: "Конечно, когда не нужно заботиться о куске хлеба и когда у тебя есть трудяга-отец, можно и помечтать немного!"

О том, как мало общего между мечтами Франца Кафки и изучаемыми им науками, Герман не догадывался. Даже самому себе Франц не мог ответить, зачем по ночам он занимается сочинительством, отнимающим у него столько сил и времени и вызывающим лишь усмешки и неприязнь близких... Отцу нужен преуспевающий сын-адвокат или нотариус; не мрачный мечтатель, а добродушный любитель пива; не холостяк, а добропорядочный семьянин.

Франц Кафка окончил Карлов Университет в Праге, стал доктором права, и устроился чиновником в страховое ведомство. В сферу его деятельности входило расследование дел, связанных с производственным травматизмом - и можно только представить, чего будущему классику пришлось насмотреться на работе.

Между прочим, существует теория, что Кафка как страховой чиновник внес столь значительный вклад в популяризацию только-только появившейся строительной каски, что был награжден за это золотой медалью Общества техники безопасности.

Худой и высокий, застенчивый и необщительный, нервный и мнительный, он был ужасно неуверен в себе, постоянно сутулился, считал себя нескладным: "Все, не связанное с литературой, я ненавижу… Мне скучно ходить в гости, страдания и радости моих родственников наводят на меня безмерную скуку. Разговоры лишают все мои мысли важности, серьезности, подлинности".

Еще в подростковом возрасте Франц заметил, что практически все окружающие его женщины что-то в нем находят и стремятся с ним познакомиться, проявляя активность... Францу казалось странным, но ему ни разу не случалось встречать отказа у женщин. Он и сам не знал, было ли наградой или наказанием эта странная власть, которую он имел над их сердцами. Все они с готовностью терпели тысячи его страхов и комплексов, его нерешительность и переменчивость.

Все началось с хорошенькой гувернантки сестер - мадемуазель Байи, проявившей инициативу к сближению. Однажды она явилась в комнату к захворавшему Францу и дразняще села на краешек постели...

Продавщица из магазина напротив, расставляющая в витрине манекенов, пока он сидел на подоконнике и учил римское право, призывно улыбалась и наклонялась так, чтобы он получше рассмотрел ее декольте. Перемигивания, записочка и вот они уже на окраине города, в какой-то гостинице: "Ты учишь право? Знавала я одного адвоката. Шикарный мужчина. Он тратил на сигары больше, чем я зарабатываю в месяц".

...Обшарпанные стены, умывальник со сколотой эмалью в углу, призывный взгляд девушки и ее хихиканье. Удушливая волна, вихрь страсти и жгучий липкий стыд. Поспешное прощание и новая встреча. Сколько их было - симпатичных цветочниц, работниц фабрик, гувернанток... Каждый раз он испытывал жгучий стыд и презирал себя, поскольку краснел даже от вида ночных рубашек, разложенных на родительской кровати.

Некрасивая, почти уродливая Фелиция Бауэр показалась Францу не столько интересной или привлекательной, сколько безопасной. Рядом с такой девушкой не надо бояться липкой похотливой волны, которая пугала его.

Фелиция подвернулась ему под руку, когда он встретил ее в августе 1912 года в гостях у приятеля Макса Брода. Макс готовился к свадьбе и фрейлин Бауэр, приходившаяся ему дальней родственницей, приехала погостить из Берлина. Грубое лицо, тяжелый подбородок с массивной челюстью, непривлекательная внешность.

Фрейлин Бауэр была девушкой здравомыслящей и ей можно было рассказывать любые свои фантазии и кошмары: она не пугалась. В свои 25 эта неизбалованная мужским вниманием барышня была готова выслушивать любой бред, лишь бы его автор пообещал ей в качестве приза обручальное колечко.

За пять лет, что продолжался их роман, Кафка обещал колечко дважды и дважды брал свое слово обратно. Он написал Фелиции целый том писем, посвятил рассказ, подружился с ее младшей сестрой и родителями и даже завел подозрительно душевные и сердечные отношения с ее подругой Гретой Блох, которую девушка по наивности попросила быть посредницей во все более запутывавшихся отношениях со странным женихом. Кстати, Грета уверяла окружающих, что от Кафки у нее родился ребенок.

Единственное, что Кафка так и не смог сделать в отношениях с Фелицией, это обмануть собственную плоть и убедить себя в том, что сможет разделить с Фелицией постель. А представить без этого брак было сложновато, пусть даже для такого фантазера как Франц Кафка. Как он пояснил Кафка Максу Броду: "не могу жить вместе с ней и не могу жить без нее". Все было сложно!

Время общения с Фелицией было одним из самых плодотворных для творчества Кафки, появились "Кочегар", главы из романа "Америка" и новелла "Превращение", за одну ночь был написан "Приговор". Она была рассудительной молодой женщиной, которая четко понимала, что хочет семью, дом, детей. Кафка ей для этих целей вполне подходил. Кафка же постоянно рефлексирующий, не уверенный в себе человек, не был готов к ответственности и серьезным отношениям.

Он просиживал с Фелицией неловкие часы в кафе, вызывал ее на свидания, составлял бесконечные "за" и "против" их брака. И писал, писал, стараясь выплеснуть на бумагу мучившие его сомнения. Пока совсем не запутался и не надорвался. У него случилось легочное кровотечение. Врачи выявили туберкулез легких и его отправили в санаторий.

Юлию Вохрыцек Кафка встретил в 1919 году в местечке Желизы, именно в санатории. Дочь пражского сапожника и владелица небольшого шляпного магазина, она неуловимо напоминала ему давнюю приятельницу - любвеобильную продавщицу. Франц был уверен, что Юлию на курорт привели не проблемы со здоровьем, а желание поразвлечься.

Изящная Юлия обильно душилась сладковатыми духами, щедро пудрилась и всегда была готова развлечь его фривольным анекдотом. Она рассказывала эти анекдоты с непередаваемым лукавством и сглаживала даже откровенные сальности, которые Франц терпеть не мог. Он включился в кокетливую игру, согласно которой они делали вид, что избегают друг друга. Юлия ему нравилась с каждым днем все больше и больше. Фелиция была забыта.

В первые дни Рождества в санатории не было никого, кроме персонала и их с Юлий. Ему было мучительно одиноко. Они провели ночь с Юлией. Еще вчера, похожая на игривую кошечку, Юлия наутро заглядывала Францу в глаза. Она настаивала на долгих пеших прогулках и он, считая их полезными для своего здоровья, соглашался.

К несчастью, они оба были из Праги, и их скучный роман тянулся еще год. Он сам не понимал, почему он сделал Юлии предложение, которое тотчас она приняла. Формально он отложил свадьбу из-за поиска квартиры, а на самом деле этому воспротивился деспотичный отец: какая-то вульгарная "шляпница" не ровня его сыну. Кафка написал отцу письмо:

"Дорогой отец. Ты недавно спросил меня, почему я говорю, что боюсь Тебя. Как обычно, я ничего не смог Тебе ответить, отчасти именно из страха перед Тобой, отчасти потому, что для объяснения этого страха требуется слишком много подробностей, которые трудно было бы привести в разговоре. И если я сейчас пытаюсь ответить Тебе письменно, то ответ все равно будет очень неполным, потому что и теперь, когда я пишу, мне мешает страх перед Тобой и его последствия, и потому количество материала намного превосходит возможности моей памяти и моего рассудка..."

Кафка вновь задумался о целесообразности брака и для себя решил, что пока не готов к такому серьезному шагу. Молодые какое-то время еще продолжали встречаться, но отношения уже пошли на спад.

И в это время встретил журналистку Милену Есенскую. Милена была чешкой. Отец Милены, был известным хирургом-стоматологом и профессором Карлова университета. Взбалмошная Милена убежала из дома еще до совершеннолетия. Отец, поначалу боровшийся с ней, даже упек ее на несколько месяцев в психиатрическую больницу, когда она ушла назло ему с медицинского факультета.

Вскоре после ссоры с отцом Милена выскочила замуж за Эрнста Поллака, еврейского интеллигента и литературного критика, с которым она познакомилась в пражских литературных кругах. Они с мужем переехали жить в Вену.

Милена сама написала Кафке и предложила перевести на чешский язык несколько рассказов писавшего на немецком Франца. После публикации сборника "Сельский врач" и рассказа "В исправительной колонии" Кафка стал заметной фигурой на литературном небосклоне.

Обсудить переводы Милена предложила письменно. Уже после первых писем Кафка стал догадываться, что Есенская - именно та женщина, которую он искал всю жизнь: веселая, умная, красивая, решительная и нежная.

После первой встречи, случившейся в Вене, в 1920 году, это стало ему окончательно ясно. Он мог без устали говорить с Миленой, а мог и целовать ее без устали. Наконец-то все соединилось воедино! И то, и другое было одинаково прекрасно.

Своему верному другу Максу он написал: "Это живой огонь, какого я никогда раньше не видел". Ради Милены он порвал с Юлией. Несчастная Юлия пыталась писать сопернице, но Милена не собиралась делиться Францем ни с кем. Правда, и мужа она не покинула. Влюбленный в Милену, Франц был готов даже к жизни втроем. Однако для этого Поллак был слишком ревнив.

За время их романа, который длился меньше года, они встречались всего два раза: четыре дня Есенская и Кафка провели в Вене и еще два неполных дня - в Гмюнде. Все остальное время они писали друг другу письма. Вскоре после первой встречи он предложил ей переехать к нему, но Есенская от этой идеи категорически отказалась.

Милене удавалось ускользать от бдительного мужа с чисто женской хитростью и предприимчивостью. Но Франц опять спасовал. Их любовь завершили письма, написанные в полубезразличной форме, на всякий случай, если какое-то из них попадет в руки ревнивого Поллака. И это была единственная уступка лжи, которую Кафка был в состоянии сделать.

Во время этого романа Франц Кафка начал работу над "Замком", написал "Голодарь", "Первое горе" и "Исследование одной собаки".

Полуголодная и лютая зима 1923-1924 года окончательно подкосила силы Франца. Кафка вновь уехал в туберкулезный санаторий.

Дора Диамант была подсобной рабочей в санатории. Разделывая рыбу и, полоснув чешуйчатое брюхо, она случайно уронила нож. Примета сработала: в дверях стоял красивый худощавый мужчина: "Какие красивые руки и какая кровавая работа!"

Перламутровые внутренности рыбы вывалились на пол. Она осторожно, стараясь не испачкать лицо, откинула прядь волос и уставилась на загадочного незнакомца. Дора мгновенно влюбилась в писателя.

Она не догадывалась, что он заберет ее в бессмертие. Кафка тоже безумно влюбится в девятнадцатилетнюю Дору и поехал к ней в Берлин после санатория. И наконец, в первый раз, Кафка захотел жениться. Он чувствовал, что ему осталось немного. Кафка расстался с семьей, к которой был так мучительно привязан, и переехал к Доре, покинув такую привычную и безопасную Прагу.

На вокзале он заметил Дору, как только поезд поравнялся с перроном. Бесконечно любимая, юная, в стоптанных туфлях и слишком коротком пальто она переминалась с ноги на ногу. Растерянным взглядом Дора скользила по окнам вагонов, а когда наконец увидела его, в ее глазах заплескалось такое море любви и восхищения...

До него дошло только сейчас дошло: перед смертью он сумеет сделать счастливой хоть одну женщину. Вместе они провели шесть месяцев. Это были полгода необыкновенного счастья, достигнутого вопреки и, конечно, во многом благодаря той безысходной ситуации, в которой Кафка оказался. Отступать и прятаться, как он это делал раньше, было уже некуда. Они сняли крошечную квартирку с камином в южном пригороде Берлина.

К сожалению, стало вскоре ясно, что туберкулез доконал его: он практически перестал глотать и говорить. На сей раз не лечиться, а умирать. Он выбрал санаторий "Венский лес" под Веной. Но его переправили в университетскую клинику доктора Хаека. Дора поехала с ним. Жить ему оставалось меньше двух месяцев.

Судьба на прощание послала ему и жестокие мучения и удивительное тепло. Молодой врач Роберт Клопшток, который стал его преданным другом, стал заботиться о нем вместе с Дорой.

Последним письмом Кафки, который уже не мог говорить, стало письмо родителям, в котором он не упомянул ни о детских обидах, ни о юношеских унижениях, ни о родительской мелочности...

Для него ничто более не имело значение: только любовь, примирение и счастье. Счастье, которое он наконец-то в свои сорок лет научился давать людям и которое не стеснялся получать от них. Когда состояние его здоровья стало критическим, Дора помогла перевезти его в Прагу и оставалась с ним до последнего дня.

3 июня 1924 года 40-летнего Франца Кафки не стало. Свое завещание он оставил Доре и Максу Броду, он просил их уничтожить все написанные им письма и произведения. Но, как мы знаем, Макс не исполнил эту его просьбу - и после своей смерти Франц Кафка стал признанным литературным классиком XX века. Писем к Доре не сохранилось. Она - единственная, беспрекословно выполнила его завещание и все письма сожгла.

Смерть Франца Кафки в литературных кругах осталась незамеченной. Единственный некролог, опубликованный в одной из пражских газет, принадлежал Милене Есенской, верной подруге и почитательнице его таланта.

Многие биографы до сих пор считают его одним из лучших текстов, написанных о писателе: "Он был застенчив, беспокоен, нежен и добр, но написанные им книги жестоки и болезненны. Он видел мир, наполненный незримыми демонами, рвущими и уничтожающими беззащитного человека. Он был слишком прозорлив, слишком мудр, чтобы смочь жить, и слишком слаб, чтобы бороться…"

Рассказывая о Кафке и женщинах в его жизни, нельзя не вспомнить еще об одной особе прекрасного пола. Однажды, гуляя по парку в Берлине, писатель встретил маленькую девочку, которая плакала из-за того, что потеряла любимую куклу. Франц вместе с девочкой попытался найти куклу, но безуспешно.

На следующий день Кафка принес девочке записку от любимой куклы, в которой та сообщала, что отправилась в путешествие и попросила маленькую хозяйку не огорчаться, потому что будет писать ей о своих приключениях.

Следующие несколько недель они встречались в парке, Кафка читал малышке письма от куклы, где она рассказывала о своих поездках. Однако вскоре болезнь у него обострилась, и он вынужден был покинуть Берлин.

Перед отъездом Кафка подарил девочке куклу. Девочка отметила, что она совсем не похожа на пропавшую игрушку. Но к кукле прилагалась записка: "Путешествия изменили меня".

Много лет спустя уже став взрослой, она нашла записку, которую писатель спрятал внутри куклы:

Все, что ты любишь, скорее всего потеряется, но в конце концов любовь вернется другим способом.












четверг, 20 января 2022 г.

7 самых страшных цитат из «Колымских рассказов» Варлама Шаламова

 Все ужасы ГУЛАГа, которые описывает автор, он видел своими глазами.

Шаламов, кажется, предвидел появление блогеров. Он писал «Заговорят не писатели, а люди профессии, обладающие писательским даром». Достоверность – вот сила литературы будущего, считал он. Поэтому его рассказы полны сухих безоценочных наблюдений лагерных будней своих соратников по бараку. Именно эти простые и небольшие истории, документирующие советский ГУЛАГ, поражают больше, чем любое самое страшное художественное произведение.

1. Из рассказа «Плотники»

<…> мороз не падал, и Поташников понимал, что выдержать дольше не может. Завтрака хватало, самое большее, на один час работы, потом приходила усталость, и мороз пронизывал все тело до костей – это народное выражение отнюдь не было метафорой. Можно было только махать инструментом и скакать с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть до обеда. Горячий обед, пресловутая юшка и две ложки каши, мало восстанавливал силы, но все же согревал. И опять силы для работы хватало на час, а затем Поташникова охватывало желание не то согреться, не то просто лечь на колючие мерзлые камни и умереть. День все же кончался, и после ужина, напившись воды с хлебом, который ни один рабочий не ел в столовой с супом, а уносил в барак, Поташников тут же ложился спать.

Он спал, конечно, на верхних нарах – внизу был ледяной погреб, и те, чьи места были внизу, половину ночи простаивали у печки, обнимая ее по очереди руками, – печка была чуть теплая. Дров вечно не хватало: за дровами надо было идти за четыре километра после работы, все и всячески уклонялись от этой повинности. Вверху было теплее, хотя, конечно же, спали в том, в чем работали, – в шапках, телогрейках, бушлатах, ватных брюках. Вверху было теплее, но и там за ночь волосы примерзали к подушке.

Поташников чувствовал, как с каждым днем сил становилось все меньше и меньше. Ему, тридцатилетнему мужчине, уже трудно взбираться на верхние нары, трудно спускаться. Сосед его умер вчера, просто умер, не проснулся, и никто не интересовался, отчего он умер, как будто причина смерти была лишь одна, хорошо известная всем.


2. Из рассказа «Ночью»

– Ты врач, что ли? – спросил Багрецов, отсасывая кровь.

Глебов молчал. Время, когда он был врачом, казалось очень далеким. Да и было ли такое время? Слишком часто тот мир за горами, за морями казался ему каким-то сном, выдумкой. Реальной была минута, час, день от подъема до отбоя – дальше он не загадывал и не находил в себе сил загадывать. Как и все.

Он не знал прошлого тех людей, которые его окружали, и не интересовался им. Впрочем, если бы завтра Багрецов объявил себя доктором философии или маршалом авиации, Глебов поверил бы ему, не задумываясь. Был ли он сам когда-нибудь врачом? Утрачен был не только автоматизм суждений, но и автоматизм наблюдений. Глебов видел, как Багрецов отсасывал кровь из грязного пальца, но ничего не сказал. Это лишь скользнуло в его сознании, а воли к ответу он в себе найти не мог и не искал.

3. Из рассказа «Дождь»

За ночь мы не успевали высушить наши бушлаты, а гимнастерки и брюки мы ночью сушили своим телом и почти успевали высушить. Голодный и злой, я знал, что ничто в мире не заставит меня покончить с собой. Именно в это время я стал понимать суть великого инстинкта жизни – того самого качества, которым наделен в высшей степени человек. Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади – я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье созданье, и не потому, что у него удивительный большой палец на каждой руке. А потому, что был он физически крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому.

4. Из рассказа «Сухим пайком»

Всем нам надоела барачная еда, где всякий раз мы готовы были плакать при виде внесенных в барак на палках больших цинковых бачков с супом. Мы готовы были плакать от боязни, что суп будет жидким. И когда случалось чудо и суп был густой, мы не верили и, радуясь, ели его медленно-медленно. Но и после густого супа в потеплевшем желудке оставалась сосущая боль – мы голодали давно. Все человеческие чувства – любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность – ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания. В том незначительном мышечном слое, что еще оставался на наших костях, что еще давал нам возможность есть, двигаться, и дышать, и даже пилить бревна, и насыпать лопатой камень и песок в тачки, и даже возить тачки по нескончаемому деревянному трапу в золотом забое, по узкой деревянной дороге на промывочный прибор, в этом мышечном слое размещалась только злоба – самое долговечное человеческое чувство.


5. Из рассказа «Сухим пайком»

– Вот, – сказал Савельев. – Помечтаем. Мы выживем, уедем на материк, быстро состаримся и будем больными стариками: то сердце будет колоть, то ревматические боли не дадут покоя, то грудь заболит; все, что мы сейчас делаем, как мы живем в молодые годы – бессонные ночи, голод, тяжелая многочасовая работа, золотые забои в ледяной воде, холод зимой, побои конвоиров, все это не пройдет бесследно для нас, если даже мы и останемся живы. Мы будем болеть, не зная причины болезни, стонать и ходить по амбулаториям. Непосильная работа нанесла нам непоправимые раны, и вся наша жизнь в старости будет жизнью боли, бесконечной и разнообразной физической и душевной боли. Но среди этих страшных будущих дней будут и такие дни, когда нам будет дышаться легче, когда мы будем почти здоровы и страдания наши не станут тревожить нас. Таких дней будет не много. Их будет столько, сколько дней каждый из нас сумел профилонить в лагере.

6. Из рассказа «Детские картинки»

Кончив работу, греться мы не пошли. Давно уже мы заметили большую мусорную кучу близ забора – дело, которым нельзя пренебрегать. Оба моих товарища ловко и привычно обследовали кучу, снимая заледеневшие наслоения одно за другим. Куски промороженного хлеба, смерзшийся комок котлет и рваные мужские носки были их добычей. Самым ценным были, конечно, носки, и я жалел, что не мне досталась эта находка. Носки, шарфы, перчатки, рубашки, брюки вольные – «штатские» – большая ценность среди людей, десятилетиями надевающих лишь казенные вещи. Носки можно починить, залатать – вот и табак, вот и хлеб.

7. Из рассказа «Красный крест»

Неисчислимы злодеяния воров в лагере. Несчастные люди – работяги, у которых вор забирает последнюю тряпку, отнимает последние деньги, и работяга боится пожаловаться, ибо видит, что вор сильнее начальства. Работягу бьет вор и заставляет его работать – десятки тысяч людей забиты ворами насмерть. Сотни тысяч людей, побывавших в заключении, растлены воровской идеологией и перестали быть людьми. Нечто блатное навсегда поселилось в их душах, воры, их мораль навсегда оставили в душе любого неизгладимый след.

Груб и жесток начальник, лжив воспитатель, бессовестен врач, но все это пустяки по сравнению с растлевающей силой блатного мира. Те все-таки люди, и нет-нет да и проглянет в них человеческое. Блатные же – не люди.

Влияние их морали на лагерную жизнь безгранично, всесторонне. Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели – инженеры, геологи, врачи, – ни начальники, ни подчиненные.

Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута.




вторник, 4 января 2022 г.

Почему Сартр отказался от Нобелевской премии

В1964 году Жан-Поль Сартр отказался от Нобелевской премии по литературе и подробно объяснил причины своего поступка...



 «Я очень сожалею, что дело приняло форму скандала: премия присуждена, а от неё отказываются.

Причина тому — меня не известили заранее о том, что готовилось. Когда в «Фигаро литтерэр» от 15 октября я прочёл сообщение её корреспондента в Стокгольме, в котором говорилось, что шведская Академия склоняется к моей кандидатуре, но окончательный выбор ещё не сделан, мне показалось, что, написав письмо в Академию — я отправил его на следующий день, — я мог бы исправить положение таким образом, чтобы к этому уже больше не возвращаться.

Я тогда ещё не знал, что Нобелевская премия присуждается независимо от мнения будущего лауреата, и думал, что ещё можно этому помешать. Но я отлично понимаю, что после того, как шведская Академия сделала выбор, она уже не может отказаться от него. Как я объяснил в письме, адресованном Академии, причины, по которым я отказываюсь от награды, не касаются ни шведской Академии, ни Нобелевской премии как таковой. В этом письме я упомянул о причинах двух родов — личных и объективных.

Личные причины

Мой отказ вовсе не необдуманное действие, поскольку я всегда отклонял официальные знаки отличия. Когда после Второй мировой войны, в 1945 году, мне предложили орден Почётного легиона, я отказался от него, хотя у меня и были друзья в правительстве. Я никогда не хотел вступать в Коллеж де Франс, как это предлагали мне некоторые из моих друзей.

В основе этой позиции лежит моё представление о труде писателя. Писатель, занявший определённую позицию в политической, социальной или культурной области, должен действовать с помощью лишь тех средств, которые принадлежат только ему, то есть печатного слова.

Всевозможные знаки отличия подвергают его читателей давлению, которое я считаю нежелательным. Существует разница между подписью «Жан-Поль Сартр» или «Жан-Поль Сартр, лауреат Нобелевской премии».

Писатель, согласившись на отличие такого рода, связывает этим также и ассоциацию или институт, отметивший его. Так, мои симпатии к венесуэльским партизанам касаются лишь одного меня. Однако, если «Жан-Поль Сартр, лауреат Нобелевской премии» выступит в защиту венесуэльского сопротивления, тем самым он вместе с собой увлечёт и сам институт Нобелевской премии.

Писатель не должен позволять превращать себя в институт, даже если это, как в данном случае, принимает самые почётные формы.

Ясно, что это моя исключительно личная позиция, которая не содержит критики в адрес тех, кто был уже отмечен этой наградой. Я глубоко уважаю и восхищаюсь многими лауреатами, которых я имею честь знать.

Объективные причины

В настоящее время единственно возможная форма борьбы на культурном фронте — борьба за мирное сосуществование двух культур: восточной и западной. Я не хочу этим сказать, что необходимо братание культур. Я прекрасно понимаю, что само сопоставление этих двух культур неизбежно должно принять форму конфликта. Но это сопоставление должно происходить между людьми и культурами без вмешательства институтов.

Я лично глубоко чувствую противоречие между этими двумя культурами: я сам продукт этих противоречий. Мои симпатии неизбежно склоняются к социализму и к так называемому восточному блоку, но я родился и воспитывался в буржуазной семье. Это и позволяет мне сотрудничать со всеми, кто хочет сближения двух культур. Однако я надеюсь, естественно, что «победит лучший», то есть социализм.

Поэтому я не хочу принимать никаких наград ни от восточных, ни от западных высших культурных инстанций, хотя прекрасно понимаю, что они существуют. Несмотря на то что все мои симпатии на стороне социализма, я в равной степени не смог бы принять, например, Ленинскую премию, если бы кто-нибудь вдруг предложил мне её.

Я хорошо понимаю, что сама по себе Нобелевская премия не является литературной премией западного блока, но её сделали таковой, и посему стали возможными события, выходящие из-под контроля шведской Академии.

Вот почему в нынешней обстановке Нобелевская премия на деле представляет собой награду, предназначенную для писателей Запада или «мятежников» с Востока. Например, не был награждён Неруда, один из величайших поэтов Южной Америки. Никогда серьёзно не обсуждалась кандидатура Арагона, хотя он вполне заслуживает этой премии. Вызывает сожаление тот факт, что Нобелевская премия была присуждена Пастернаку, а не Шолохову, и что единственным советским произведением, получившим премию, была книга, изданная за границей и запрещённая в родной стране. Равновесие можно было бы восстановить аналогичным жестом, но с противоположным смыслом. Во время войны в Алжире, когда я и другие подписали «Манифест 121-го», я принял бы с благодарностью эту премию, потому что тем самым был бы отмечен не только я один, но прославлено дело свободы, за которое мы боролись. Но этого не случилось, и премия была присуждена мне, когда война уже окончилась.

Свобода и деньги

В мотивировке шведской Академии говорится о свободе: это слово имеет много толкований. На Западе его понимают только как свободу вообще. Что касается меня, то я понимаю свободу в более конкретном плане — как право иметь свыше одной пары ботинок и есть в соответствии со своим аппетитом. Мне кажется менее опасным отказаться от премии, чем принять её. Если бы я принял её, это означало бы пойти на то, что я назвал бы «объективным возмещением убытков». Я прочёл в «Фигаро литтерэр», что «мое спорное политическое прошлое не будет поставлено мне в вину». Я знаю, что эта статья не выражает мнения Академии, но она ясно показывает, в каком смысле в некоторых правых кругах было бы истолковано моё согласие. Я считаю, что это «спорное политическое прошлое» по-прежнему остаётся в силе, хотя я готов признать в среде своих товарищей некоторые ошибки, совершенные в прошлом.

Я не хочу сказать этим, что Нобелевская премия — «буржуазная премия». Но такое буржуазное истолкование совершенно неизбежно дали бы круги, которые мне хорошо известны.

Наконец, я подхожу к денежному вопросу: шведская Академия возлагает тяжёлое бремя на плечи лауреата, присоединяя к общему почёту крупную сумму денег. Эта проблема мучила меня. Или принять премию и использовать полученную сумму на поддержку движений и организаций, чья деятельность считается важной. Лично я думал о Лондонском комитете борьбы против апартеида. Или отказаться от неё в связи с общими принципами и лишить это движение поддержки, в которой оно бы нуждалось.

Но я думаю, что это ложная альтернатива. Я, разумеется, отказываюсь от 250 тысяч крон, ибо не хочу быть официально закреплённым ни за восточным, ни за западным блоком. Но вместе с тем нельзя требовать от меня, чтобы я за 250 тысяч крон отказался от принципов, которые являются не только моими собственными, но и разделяются всеми моими товарищами.

Всё это сделало особенно тягостным для меня и присуждение премии, и отказ, которым я обязан встретить её. Я хочу закончить это заявление выражением своих симпатий шведской общественности».

Кто был прототипом Родиона Раскольникова?

  В 1968 году роман «Преступление и наказание» вернулся в школьную программу. Процитированные выше строки прочитали с разной степенью внимат...