Психоанализ был введен в литературоведениесамим З. Фрейдом.
Его обращение к художественным произведениям преследовало цели:
–
выяснить, как специфическая сексуальность обусловливает своеобразное течение
творческих процессов, как психические комплексы художника преломляются в его
произведениях («Достоевский и отцеубийство», 1928);
–
вскрыть комплексы сферы психического («Тема трех шкатулок», 1912).
Таким
образом, З. Фрейд видел два возможных объекта анализа:
1)
личность художника (текст – материал для диагностики патологии),
2)
сам литературный текст (его автор выступает в качестве интерпретатора-аналитика[1]).
В
интерпретации оказывались значимыми тематический, образный строй, отбор
художественного материала и его мотивация, схема действий персонажей, механизмы
их поступков.
Психоанализ
стремится выявить следующие психические комплексы:
«1)
влечение к матери и связанное с ним агрессивное чувство к отцу у мальчиков
(комплекс Эдипа), а у девочек – влечение к отцу и ревность к матери (комплекс
Электры);
2)
стремление к смерти, с которым борется инстинкт самосохранения (инстинкт смерти
и инстинкт жизни);
3)
принцип удовольствия, входящий в противоречие с принципом реальности;
4)
чувство вины и страх кастрации»[2].
Если
психоанализ произведения связан с поиском знаков-символов, свидетельствующих о
психическом комплексе автора, то он имеет отношение к психобиографии, к
психологии творчества. Последователи З.Фрейда привлекали в качестве материала
для психоанализа, кроме художественных произведений, биографические и
автобиографические документы, строя свою интерпретацию на субъективном
толковании символов. Не случайно такой подход к анализу литературы вызывал
скепсис у большинства литературоведов.
Постфрейдовский
литературоведческий психоанализ постепенно отходил от изначального
примитивизма, связанного с диагностикой комплексов творческой личности.
Позитивный сдвиг наметился в связи с четкой классификацией объекта
интерпретации. В рамках психоаналитического подхода таким объектом могут
выступать:
–
личность автора,
–
содержание текста,
–
форма текста (и любой его элемент),
–
рецепция текста (восприятие интерпретатора).
Психоанализ
плодотворен только при текстологической ориентации (так называемая литературная
интерпретация текстологической направленности). В рамках такого подхода
интерпретатор для реконструкции вытесненных содержаний апеллирует не к внешним
(внетекстовым документальным), а к самим фантазийным реалиям, явленным в
произведении. Следовательно, «исследователь задается вопросом, был ли известен
реальному автору подтекст его произведения и связано ли латентное значение
текста с динамикой влечений автора»[3].
В
русскоязычном литературоведении этот текстологический психоаналитический подход
мало разработан, несмотря на то что психоанализ литературного творчества в
России уже пережил «две волны» – в 20-е гг. (И.Д. Ермаков, Н.Е. Осипов,
И.А. Бернштейн) и 90-е гг. ХХ в. (А.И. Белкин, А.И. Кругликов,
С.Н. Зимовец).
К
психоаналитическим интерпретациям литературы можно отнести монографию А. Пекуровской «Страсти
по Достоевскому: Механизмы желаний сочинителя» (2004). Это мемуары, выстроенные
на основательном биографическом, художественном, историко-литературном,
литературоведческом материале – идеях и фантазиях Достоевского и его
интерпретаторов. Интенция Пекуровской – выстроить «модель того, что могло иметь
место в сознании (и подсознании) сочинителя, то есть могло быть реально
доступно его (и всякому) опыту»[4].
Психоаналитический
ход в данном случае связан с реконструкцией (моделированием) того, как
внутренний опыт искажает внешние импульсы и стимулирует «тайное желание»
Достоевского-писателя «по-новому проиграть свою биографию»[5] в
произведениях. Вне общей оценки этого труда А. Пекуровской очевидно, что в
случаях специального «препарирования» романов Достоевского ее психоанализ
максимально текстологичен и дополняет литературоведческие трактовки (приемов
двойничества, множественности повествовательных инстанций).
Анализ
«психотипов» (во фрейдовско-лакановской психоаналитической традиции) также
может расцениваться как альтернативно-дополнительная стратегия в
литературоведческом анализе психологизма[6].
Примером тому является статья С.Н. Зимовца о тургеневской
героине[7].
Благодаря избранному ракурсу психоаналитик проясняет психологическую сущность
женских и мужских героев Тургенева-романиста, их неспособность к счастью и
гармоничной любви. С.Н. Зимовец развенчивает миф о гиперслабости
тургеневского «русского человека на rendez-vous» благодаря корректировке образа
героини. Ее психологическая сущность связана с аффектом избыточных ожиданий от
мужчины, с «состоянием фундаментальной недостижимости» желания[8],
которые «конвертируются» в форму «преследующего дискурса», «девальвирующего
мужское». За терминологической перегруженностью статьи С.Н. Зимовца
(«квазивагинальный зов», «кастрация мужского» и проч.) стоит четкая концепция
аффектированности тургеневской героини, сублимирующей эротическую энергию в
революционную или религиозную.
Примером
родственного подхода является и работа В. Колотаева «Поэтика
деструктивного эроса» (2001). «Аналитическая стратегия чтения», по словам
исследователя, обусловлена «желанием рассмотреть произведение литературы вне
идеологического контекста, как феномен напряженных и не всегда понятных ни
самому писателю, ни тем более окружающим состояний психической жизни индивида,
встроенного в язык той или иной культуры»[9].
Методологический прорыв в данном случае обеспечивается тем, что ведется
наблюдение за динамикой языка художественного произведения. В. Колотаевым язык
понимается как движущаяся система с двумя противоборствующими потоками: Эроса и
Танатоса («Что делать?» Н.Г. Чернышевского, «Муму» И.С. Тургенева),
материнского-языческого и отцовского-религиозного (в творчестве
Л.Н. Толстого), власти и желания («Мать» М. Горького).
Архетипическая
методология анализа литературы сформировалась
благодаря концепции глубинной (аналитической) психологии К.-Г. Юнга, ученика З.
Фрейда. К.-Г. Юнг пересмотрел фрейдистскую структуру «содержаний
бессознательного», дополнив ее уровнем коллективного бессознательного, что
привело к переосмыслению работы психического механизма в целом. Юнговскую
реформу можно свести к следующим положениям:
- Психика складывается из сознания и
бессознательного (индивидуального и коллективного), питается энергией
взаимодействия этих противоположностей.
- Личностное и коллективное бессознательное – поле
движения архетипов.
- Архетипы – основные неосознаваемые средства
трансляции коллективного психологического опыта. Они наследуются на уровне
нейронных структур мозга и становятся «активно действующими установками,
определяющими мысли и чувства каждого человека»[10].
- Архетипы – первичные схемы образов,
мифологические персонификации (Мать, Дитя, Персона и др.) подавляемых
сторон личности. Они – ступени индивидуации, т.е. процесса выделения
личного сознания из коллективного бессознательного и постепенного
изменения соотношения между сознательным и бессознательным с целью
их гармонизации[11].
- Психологические кризисы человека – проявления
дисгармоничного взаимодействия сознания и бессознательного. Восстановление
психического равновесия (индивидуация) есть смысл существования человека
(и цель психоанализа).
В
результате «мифология полностью совпадает с психологией и эта
мифологизированная психология оказывается только самоописанием души,
пробуждающейся к сознательному существованию, только историей взаимоотношений
сознательного и бессознательного начал в личности, процессом их постепенной
гармонизации»[12].
Литература,
по К.-Г. Юнгу, – одна из возможных форм реализации архетипов и, следовательно,
высшая форма выражения глубин всеобщего духа. Но не каждое произведение
архетипично и, в этом смысле, приобщено к общечеловеческому бессознательному.
Только визионарный художник отражает этот опыт коллектива, поскольку фиксирует
не только свой сознательно осмысленный опыт (как писатель психологического
типа), но и воссоздает в тексте страхи, сны, предчувствия, восходящие к
коллективной психологии.
Вне
рациональной установки автора архетипическую инструментовку могут получить
сюжет, мотив, образ, деталь. В этом случае базовым будет архетипический смысл,
на который налагаются более поздние напластования – мифологические,
религиозные, научные, индивидуальные. Цель интерпретации визионарного текста –
выявить индивидуально-авторскую специфику архетипа[13].
Результативность
мифокритического подхода (психоаналитического и архетипического)
демонстрирует В.Н. Топоров. Его книга «Странный Тургенев»
(1998) – успешная попытка преодолеть нормативный взгляд на русского писателя
как на идеолога русской интеллигенции второй половины XIX в. Реконструкция
архетипов в данном случае со всей продуктивностью работает на выявление
особенностей творческой манеры писателя. Художественная специфика при этом
рассматривается не в историко-литературном контексте, а сквозь призму
психоанализа – как продукт сознательно-бессознательных механизмов.
Определение
«странный» по отношению к И.С. Тургеневу употребляется В.Н. Топоровым
в значении «имеющий связь с подсознанием, обнаруживающий в своем поведении
глубинно-психологические мотивы». Идеи психоанализа (родовые и генетические
травмы (деспотичная мать и отец-Дон Жуан), превалирование «женского начала»,
«танатография Эроса»[14])
в исследовании становятся «инструментом проникновения в скрытые, а подчас и
сознательно подавляемые автором глубинно-психологические, бессознательные
структуры тургеневского творчества»[15].
Примечательно,
что выявление архетипов тургеневского творчества не самоцель данного анализа.
Архетипическая первооснова природных пространств (бора, пустыни, неба)
спрягается В.Н. Топоровым с топикой моря и степи (в ее
интенсивно-экстенсивной рецепции): «безбрежность (в экстенсивном плане) и
особенно (в интенсивном плане) – колыхательно-колебательные движения,
фиксируемые и визуально, и акустически, индуцирующие соответствующий ритм в
субъекте восприятия и как бы вызывающие мысли и даже чувство беспредельного,
отсылающие к началу, к творению, к переживанию его смысла»[16].
Индивидуально-авторский «морской комплекс» В.Н. Топоров возводит к
«психофизической природе» И.С. Тургенева: «умение видеть и за степью, и за
пустыней, и за лесом, и за дорогами, и за холмами, и даже за явлениями заката
образ моря, способность осознавать «морское» во всем, что бескрайне и перед чем
человек проникается сознанием своей слабости и ничтожности»[17].
«Морской комплекс» трактуется как художественный вариант «замещения»
неприятного (смерти, трансцендентной бесконечности) приятным для субъекта
описания, то есть выполняет «психотерапевтическую» функцию[18].
Пример
«Странного Тургенева» В.Н. Топорова показывает, что психоаналитический и
архетипический анализ художественного текста обладает потенциалом, который
может быть востребован при рассмотрении специфики художественного
психологизма.
Психоанализ,
получивший широкое распространение в различных научных парадигмах, оказывает
значительное влияние на развитие литературоведческих методологий
междисциплинарного типа.
В
этом смысле примечательна монография Л.Н. Полубояриновой «Леопольд
фон Захер-Мазох – австрийский писатель эпохи реализма» (2006) – попытка
исследовать мазохизм как «феномен психической и телесной жизни
человека»[19] в
опоре на его историко-литературное отражение. Привлекая наработки психоанализа,
рецептивной эстетики, гендерологии, нарратологии, Л.Н. Полубояринова
исследует психологические и художественные механизмы этого табуированного
явления, представленного в текстах Мазоха.
С
этих позиций, мазохистский фантазм есть особый дискурс, ключевыми составляющими
которого являются: «Эдипов комплекс…; вытеснение мужского, «отцовского»
начала…; эротическое переживание физической боли; «забегание вперед» в
получении наказания (замена кастрации) с целью генерировать таким образом
удовольствие (инцест), сделать его неизбежным и избавиться от «страха
наказания» (страха кастрации); провокативность («искать случая снова пережить
то же обращение с собой, заслужив его»)… К «стандартному» набору признаков
мазохистской этики и эстетики прибавляются… и важное указание на роль фантазии
(«живое воображение»), и связанный с нею «сценарный» характер фантазма
(конструирование некоего «идеального» варианта отношений с возлюбленной
предшествует переживанию этих отношений на практике), а также топика «служения»
госпоже и своей «вины» перед нею, неотделимой от перспективы «наказания»» [с.
371–372]. Современные категории визуальности, игры, конституирования авторства
и самополагания субъекта позволяют исследовательнице вскрыть механизм
мазохистской наррации, сложную «мерцающую» авторскую позицию [с. 44]. Такой
комплексный подход к «мазохистскому фантазму» (в четких границах
литературоведческой целесообразности) позволяет обнаружить типологические и
генетические отношения между Л. фон Захером-Мазохом и Ф. Кафкой,
И.С. Тургеневым.
С
другой стороны, исследование мазохизма продолжает намеченную З. Фрейдом
линию введения в научный оборот маргинальных сфер человеческого существования.
Объектами исследования становятся проблемысексуальности, телесности,
болезни, безумия в литературе (С.Н. Зимовец, В. Колотаев,
В.А. Подорога, М. Фуко). Целесообразность такие интерпретации получают
только тогда, когда выходят за рамки медицины и вопроса о норме / патологии.
В.А. Подорога предпринимает попытку прочитать тексты
Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и др. с
позиций аналитической антропологии[20].
Выделяемые в процессе такого анализа микрообъекты – тело, зрение,
перемещение, страх, болезнь – могли рассматриваться и при исследовании
художественного психологизма. Однако подход В.А. Подороги принципиально
апсихологичен[21]. Произведение членится на входящие в него
гетерогенные ряды (визуальный, вербальный, телесный, ряд философского письма).
Затем эти элементы объединяются через общий для них событийный ритм становления
и жизни философского текста.
Рекомендуемая литература
Психоанализ
и литература / Психотерапевтическая энциклопедия // [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_psychotherapeutic/281/ПСИХОАНАЛИЗ. – Дата доступа: 20.03.09.
Зелинский,
С. А. Творчество и психоанализ // [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://zhurnal.lib.ru/z/zelinskij_sergej_alekseewich/tytyt.shtml.
– Дата доступа: 21.03.09.
Ранкур-Лаферьер,
Д. Русская литература и психоанализ /
Д.Ранкур-Лаферьер / Пер. с англ. – М.: Ладомир, 2004. – 1013 с.
Зимовец,
С. Пушкин: толкование сновидений / С.Зимовец //Архетип. – 1996. – №2. – С. 98–107.
Топоров,
В.Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизиологических основах /
В.Н.Топоров // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области
мифопоэтического / В.Н.Топоров. – М.: Прогресс-Культура, 1995. – С. 578–605.
Ярошенко,
Л.В. Мифологическая критика и психоанализ. Миф и архетип // Неомифологизм
в литературе XX века: Учеб.-метод. пособие / Л.В.Ярошенко. – Гродно:
ГрГУ, 2002. – С. 10–19.
Комментариев нет:
Отправить комментарий